Введение 1980 г.

Каждый человек, который хочет представить на суд читателя какое-нибудь произведение, обязательно руководствуется какой-то целью. Ведь книга заключает в себе труд и притом немалый, если она конечно не является плагиатом. Так что вряд ли кому может прийти в голову трудиться бесцельно, при условии, что он взрослый человек и находится в здравом уме.

Цели могут быть по-видимому самые разные, напр., деньги, слава, власть, истина, стремление способствовать совершенству человека и т.д.

Однако словесное заявление — это ещё не всё, т.е. не доказывает, что цель именно такая, какая была заявлена, ведь давным-давно известно, что человеческие слова могут расходиться с делами. При этом люди, стремящиеся к деньгам, славе, власти и другим идолам или предметам поклонения, как правило вовсе не склонны в этом признаваться. Наоборот, они тоже обычно утверждают, что их целью является истина, счастье, прогресс, совершенство человека и т.п.

Итак, если я заявляю, что моей целью является истина, стремление сделать человека лучше, помочь развернуть его потенциальные способности, помочь ему стать и быть самим собой, способствовать его спонтанности, то как, спрашивается, можно определить, соответствуют ли эти слова действительности?

По плодам? По практике? Я совсем не против таких критериев. Однако я должен, к сожалению, констатировать, что в их применении есть немалая трудность. Она заключается, во-первых, видимо в том, что нужно ждать определённое время их действия, а во-вторых, в том, что плохой плод может казаться хорошим и наоборот, в-третьих же, результат оценки явно в значительной степени зависит от того, что хочется человеку увидеть в плодах, в практике.

Несовершенство этих критериев хорошо видно хотя бы из того, что, напр., как истинность, так и ложность марксизма обосновывается практикой. Одни утверждают, что практика доказывает правоту марксизма, другие же, тоже ссылаясь на практику, говорят о его неправоте.

Так что самым разумным было бы вероятно просто оставить вопрос на суд вечности — уж он-то, если и не решит вопрос окончательно, то во всяком случае, хотя бы фактом не прекращающихся споров вокруг данного вопроса, сможет сказать, что в нем есть что-то от вечности. Такова, напр., ситуация с Христианством.

Суд вечности, однако, видимо ничуть не противоречит тому, чтобы каждый единичный человек составил себе суждение о предмете. Напротив, этот суд по всей видимости слагается из суждений читателей-индивидов — как современных автору, так и будущих.

Как же отдельному индивиду составить себе суждение о предмете?

Мне кажется, что здесь есть два пути: тщательный анализ всего текста и знакомство с автором.

Первый путь труден, пожалуй, тем, что не всякий человек может им воспользоваться, и даже воспользовавшись, достигнуть понимания. По-видимому, один человек может хорошо понять другого только в том случае, если он имеет родственную душу. Об этом говорили, напр., Гегель и Гёте, и я убедился в правильности этой точки зрения на многих примерах своего жизненного опыта.

Большой помехой явно может быть и разница в способностях, а также в образовании.

Однако я всё-таки надеюсь, что на свете достаточно много людей, которые, хотя может быть и не смогут до конца за мной последовать, всё же признают, что названные цели не противоречат содержанию работы, т.е. делу.

Впрочем, если найдутся несогласные, то пусть они себе не соглашаются — и я могу ошибаться, и другие могут ошибаться, и я не вижу ничего плохого в том, что люди расходятся во мнениях.

Зло, по-моему, лежит не в расхождении во мнениях, а скорее в насильственном подавлении такого расхождения.

Что касается второго пути проверки, то я готов предоставить читателю наилучшие возможности. Должен однако признаться, что я несколько стеснён одним обстоятельством, характер которого исчерпывающе прояснит дальнейшее содержание книги.

Признаюсь, что я недоволен уровнем своего образования — я хотел бы достичь большего. Тем не менее, я считаю его всё-таки достаточным, чтобы мыслить самостоятельно, что отнюдь не всегда можно сказать о людях с большими научными степенями. 

Мои знания получены главным образом посредством самостоятельных занятий. При этом мне пришлось преодолевать многие трудности.

Например, очень трудно с книгами. Описание этой темы Оруэллом в романе Восемьдесят четвёртый чрезвычайно близко к реальности. Поэтому для того, чтобы достать хорошую книгу, приходится часто затрачивать очень много времени и средств. 

Ну и, естественно, для работы над этой темой мне никто не выделил свободного времени. Ах! Если бы у меня были годы, которые предоставляются аспирантам для работы над кандидатскими диссертациями!

Мой же удел — постоянное перенапряжение, заполнение научными занятиями всего свободного времени, какое только можно выделить.

Маркс хорошо говорит о том, что для достижения сияющих вершин науки нужно карабкаться по её крутым тропкам. Но что бы он сказал, если бы эти тропки оказались огороженными заборами с колючей проволокой и охранялись бы солдатами со сторожевыми псами?

А мне представляется именно такая картина, когда я думаю об этих тропках. Картина же эта называется «марксизм» или «социализм», или «первая стадия коммунизма», и меня чрезвычайно интересует вопрос, откуда взялась эта картина.

Но это пожалуй ещё не самое тяжёлое — тяжелее нервное напряжение, вызванное решением дилеммы Кьеркегора «с людьми против Бога или с Богом против людей» в пользу второй половины. Легко и спокойно отказаться от собственной воли и собственного мышления, бежать от свободы. Тяжело и мучительно сохранять свою свободу, оставаться самим собой во враждебном окружении.

Но пожалуй ещё тяжелее знать истину и молчать или, более того, быть вынужденным говорить противоположное своим убеждениям.

Я в этом неповинен. Но у меня есть оправдание — я делал это, не желая связываться с ничтожными врагами, я подставлял свою щеку для пощёчины (почти так, как это рекомендуется в Евангелиях), но я готовился сразиться с более достойным противником.

В настоящий момент, я думаю, пришла пора вступить в бой. Имеется и достойный противник — классики марксизма, идейные отцы того общественного строя, в котором я родился и вырос.

Считаю необходимым акцентировать, что мои воззрения проистекают в первую очередь из моего жизненного опыта, в котором я убедился в ложности многих идей классиков марксизма.

При этом мой опыт представляется мне более ценным, чем их опыт по следующим причинам.

Для начала укажу на то обстоятельство, что в то время как для них слово «социализм» было лишь мыслью о будущем, для меня оно является реальностью. Поэтому мне явно виднее.

Далее следует указать, что если они были, как я бы сказал, «тепличными растениями», плохо знающими реальную жизнь.

Мне возразят наверно, что это не так, что, хотя они и были выходцами из буржуазных и буржуазно-интеллигентских кругов, они очень много общались с простым народом, с рабочими.

Я охотно признаю, что все это так. Но, тем не менее, моё знакомство с реальной жизнью нужно, пожалуй, признать несравненно более глубоким, ибо я и рос в гуще народа, и учился не в гимназиях для избранных,¹ а в самой обычной советской политехнической средней школе, и работал с людьми, и у меня не было возможности, как у них, не работать.

Энгельс признается, напр., в том, что он неспособен ни пахать, ни сеять, ни косить, ни даже копать картофель.²

В отличие от Фридриха Энгельса, а также и Карла Маркса, мне не раз приходилось заниматься разными сельскохозяйственными работами, ибо в студенчестве нас студентов ежегодно летом и осенью посылали в разные колхозы области для помощи селу то на сенокос, то на уборку урожая. Что же касается картофеля, то его посадка, окучивание и копка — это для меня обычное ежегодное дело, можно сказать, с раннего детства.³ Кстати, и дрова пилить приходилось. Ведь в детстве я жил в доме с печным отоплением. Отца у меня не было. Так мы с матерью пилили дрова на козлах пилой-двуручкой. Уверен, что научиться выполнять почти любой вид сельскохозяйственного или бытового труда гораздо легче, чем научиться читать и понимать Маркса и Энгельса в оригинале, не будучи немцем.

Между прочим, В.И. Ленин отзывался о картошке как о пище низкого качества.⁴ Я же признаюсь, что картофель с детских лет и до настоящего времени является моим основным продуктом питания. Следовательно, согласно его понятиям, я являюсь бедняком.

 

А вот ещё одно любопытное высказывание Фридриха Энгельса, в котором он выглядит для меня настоящим барином как и Карл Маркс:

- Хорошо тебе говорить. Ты можешь лежать в тёплой постели — заниматься русскими земельными отношениями, в частности, и земельной рентой, в общем, и ничто тебя не прерывает — я же должен сидеть на твёрдой скамье и дуть (saufen) холодное вино, вдруг снова всё прерывать и браться за скучного Дюринга.⁵

Для того, чтобы дать представление о том, какого рода жизненный опыт лежит в основе этого произведения, я приведу один пример.

Однажды в молодости мне пришло в голову почитать Библию. К тому времени у меня уже было высшее гуманитарное образование. Я имел за плечами курсы диалектического и исторического материализма, марксистской политэкономии, т.н. научного коммунизма и научного атеизма.

В каталоге библиотеки Томского государственного университета (бывшего императорского и первого в Сибири) я обнаружил несколько изданий Библии. Но когда я заполнил требование на одно из них и принёс его библиотекарше, она его не приняла, сказав, что на получение этой книги требуется специальное разрешение. 

 

Моя ярость и гнев были неописуемы, хотя я сдержался и ничем не проявил своих чувств, отходя от её столика.

Помнится, что я всё время повторял про себя одну и ту же мысль: «Как это возможно, что даже образованному человеку не позволяется её читать!?»

А вот ещё показательный пример — меня с женой на Пасху не пустил в церковь отряд комсомольцев, вставших у входа, которые заявили, что молодым в церкви нечего делать. Это было примерно в 1977-78 гг. Церковь на ул. Алтайской в г. Томске.

И такого рода опыта запечатлелось немало в моей памяти, и как раз на них покоится в первую очередь то, что я пишу, а вовсе не на внешних влияниях.

Я заявляю, что передачи иностранного радио на мои взгляды никакого влияния не оказали просто потому, что я не слушаю ни иностранного, ни, по мере возможности, советского радио.

Что же касается влияния так называемой буржуазной литературы, то я признаюсь, что оно имело некоторое место.

Отчасти оно обусловлено тем, что я всегда стремился к серьёзным знаниям, к знаниям не для карьеры, а для истины, а кто ищет, тот как известно, находит.⁶

 

Сильно помогало мне и овладение несколькими иностранными языками. Первые книги на английском языке я прочёл ещё на третьем курсе университета, где я обучался на Историко-филологическом факультете по специальности «История», т. е. в 1971 г. В следующем году я уже читал по-немецки. А ещё через год — и на французском языке. Немецкий я сначала изучал самостоятельно. Потом сразу пошёл на платные курсы для продолжающих при ТГУ. Мне хватило одного года обучения, чтобы читать любую книгу на немецком. Французский я изучал на таких же курсах 2 года. 

Томск большой город с первым университетом в Сибири. Там был магазин интернациональной книги. Ну, правда, книги из западных стран там обычно не встречались. Но много было книг издания ГДР. Кстати, именно там я купил первый том Капитала Карла Маркса и шесть томов Избранных произведений Маркса и Энгельса, которые стали в значительной степени источниками углублённого проникновения в идейную кухню классиков марксизма.

Была также Городская библиотека, куда в годы войны поступил книжный подарок от граждан США. Конечно там не было философских книг. Но были британские и американские поэты. А среди стихов поэтов, по высказыванию Ф. Ницше, встречаются иногда жемчужины.

Отчасти же мне просто повезло с книгами. Повезло же мне в том, что я наткнулся на изумительного человека. Это был Анатолий Чернышев. Он работал в Криминальной технической экспертизе МВД по Томской области. В его распоряжении был особый фотоаппарат, куда вставлялась не обычная фотоплёнка на 35 кадров, а очень длинная фотоплёнка. Можно было фотографировать целые книги. Я ему приносил, скажем, книгу Бл. Августина, Фридриха Ницше или Эриха Фромма, полученную по Межбиблиотечному обмену из Москвы, а он снимал её и давал мне плёнку для изготовления фотокопий. 

Кстати, в Томске книги Ницше русских дореволюционных изданий были в спецхране, но в Москве оригинальные издания его работ читатель мог заказать для пересылки в Томск и получить для прочтения. Возможно, что в органах решили, что книги готическим шрифтом в СССР никто не прочтёт. В этом они наверно были в основном правы. Но они не учли, что может найтись такой как я, ибо я наловчился без труда читать и готическим шрифтом.

Я был не единственным поставщиком книг на эту «фабрику» фотокопирования книг. Таким образом я добрался и до книг, которые считались диссидентскими и клеветническими, и распространение которых было строго запрещено. Так уже тогда, до 1982 г., я уже читал многие работы А.И. Солженицына, в том числе Архипелаг ГУЛАГ, книгу Льва Копелева Хранить вечно, книгу Георгия Владимова Верный Руслан, книгу Владимира Войновича Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина и многие другие произведения.

В 1982 году «доблестные» чекисты до нас добрались и возбудили дело, которое получило название Книжников. Особенно злы они были конечно на Анатолия Чернышева как вроде бы формально почти их человека, ибо он работал в системе МВД. Его они пустили, по выражению зэков, паровозом, т. е. главным обвиняемым и влепили ему самый большой срок — 3,5 года. А я ему очень благодарен за его уникальную работу по моему просвещению.

Вот таким образом мне посчастливилось в то время прочесть многое из того, что было недоступно обычному советскому гражданину.

Но это отнюдь не означает, что я подпал под чужое влияние. Почему, спрашивается, под такое влияние обычно не подпадают те люди, которые имеют допуски в так называемые спецхраны?⁷ Я утверждаю, что отнюдь не потому, что спрятанные там книги плохи, а скорее потому, что эти люди — ничтожества.⁸

Когда таких людей как С. Кьеркегор, Ф. Ницше, Н. Бердяев, Л. Шестов, С. Булгаков, Э. Фромм берутся критиковать люди, для которых ссылки на авторитет подменяют живую мысль, то естественно, что получающаяся ситуация очень сильно напоминает понятие «собака на сене».

Хорошо о такой ситуации сказал также Георг Христоф Лихтенберг:

- Такие работы — это зеркала; если в них заглядывает обезьяна, то оттуда не может выглянуть никакой апостол.⁹

Я говорил уже, что я хотел бы достичь больших знаний. Почему же я в таком случае решаюсь выступить с явно незрелой работой?

Дело в том, что дальнейшее промедление и накапливание знаний представляются мне рискованными. Возможно, что я не проживу долго в таком постоянном нервном напряжении. Возможно, что разразится война, и я погибну под ядерными бомбами, сознавая при этом, что на мне лежит большая вина, поскольку я не сказал то, что мог бы сказать.

Итак, я хочу проанализировать идейные основы марксизма, при этом оговариваюсь, что я буду анализировать в основном только взгляды Маркса и Энгельса.

Что же касается третьего классика, то я отсылаю читателя к великолепному философскому памфлету А. Богданова Вера и наука (о книге Вл. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм»).

Так как произведение это явно является довольно-таки редким и малоизвестным, то мне кажется уместным привести вкратце его основные выводы:

1. Автор книги «Материализм и эмпириокритицизм» руководствуется слепой верой.
2. Для него характерен авторитаризм, т. е. ссылка на авторитет (главным образом Маркса и Энгельса) для него заменяет научную аргументацию и проникновение в суть дела. Поэтому у него расплывчатое понимание сути многих вопросов, что привело, напр., к тому, что 2/3 его опуса построены просто на недоразумении.
3. Автор использует недобросовестные приёмы аргументации.
4. Автор отличается крайней грубостью.¹⁰

Сознаюсь, что я полностью согласен с этими выводами А. Богданова и в настоящее время ничего не могу к ним добавить.

Возможно, что по Марксу и Энгельсу тоже есть подобные работы. Однако они мне неизвестны. В некоторых случаях я даже знаю названия и выходные данные перспективных в этом отношении работ — напр., у Э. Фромма есть работа о Марксе — но достать их я не в состоянии.¹¹

Прошу извинить меня за довольно большое количество цитат. К сожалению, я не вижу возможности избежать этого недостатка, т. к. предмет исследования представляется мне очень важным, и я не хочу, чтобы была хоть какая-то возможность обвинить меня в недобросовестности, искажении мыслей Маркса и Энгельса.

Итак, я приступаю к делу.

1Я в детстве много читал и признаюсь, что я ещё тогда с некоторых пор начал завидовать всем тем, кому посчастливилось учиться в царских гимназиях, потому что я знал, что там изучалось много иностранных языков, а я вынужден был довольствоваться одним единственным. В конце концов уже в университете мне удалось овладеть несколькими языками, и царская классическая гимназия служила для меня при этом ориентиром. Но было бы лучше, если бы это произошло бы ещё в школе.

2Karl Marx, Friedrich Engels Ausgewählte Werke in sechs Bänden, Dietz Verlag, Berlin 1973, B. VI, S. 602 (Engels an Rudolph Meyer in Pruhonice bei Prag, 19.07.1893): „Ich will meine Unfähigkeit zum Pflügen, Säen, Mähen und selbst Kartoffelausnehmen gerne zugeben, ...“

3Также доводилось мне работать грузчиком в гастрономе (около месяца) и газоэлектросварщиком 3-ей и 4-ой категорий на Томском манометровом заводе достаточно продолжительное время (около 2,5 лет). Так что меня можно считать настоящим пролетарием.

4«Отличительный признак названных групп крестьянства - недостаток питания и ухудшение его качества (картофель)» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, Том 3, Развитие капитализма в России, файл pdf., стр. 268); «Сельский пролетарий, по сравнению с средним крестьянством, меньше потребляет, - и притом потребляет продукты худшего качества (картофель вместо хлеба и пр.), - но больше покупает» (там же, стр. 298)

5Karl Marx, Friedrich Engels, op.cit., B. IV, S. 483 (Engels an Marx, 28.05.1876): “Du kannst im warmen Bett liegen – russische Bodenverhältnisse im besonderen und Grundtrente im allgemeinen treiben, und nichts unterbricht dich –, ich aber soll auf der harten Bank sitzen und den kalten Wein saufen, plötzlich wieder alles unterbrechen und dem langweiligen Dühring auf den Pelz rücken“.

6Это евангельский тезис, который, впрочем, совпадает с текстом песни Весёлый ветер из советского кинофильма 30-ых годов Дети капитана Гранта.

7Для молодого поколения поясняю, что «спецхран» означает «специальное хранение». В СССР множество книг было недоступно рядовым гражданам. Их могли читать только люди, имеющие специальный допуск. К таким книгам относились, напр., Библия, книги русских дореволюционных философов — Николая Бердяева, Сергея Булгакова, князя Евгения Трубецкого, Ивана Ильина, иностранных философов Сёрена Кьеркегора, Фридриха Ницше и др., бывших большевиков Льва Троцкого и Николая Бухарина и ещё множество других авторов.

8Вообще-то некоторые книги могут быть действительно плохими и вредными для некоторых малообразованных и склонных подпадать под чужое влияние людей. Но когда даже дипломированному «историку, преподавателю истории и обществоведения» запрещают читать подобные книги, то это выглядит полнейшим абсурдом. Ничего подобного в царской России не было.

9G. Ch. Lichtenberg’s vermischte Schriften. Nach dem Tode gesammelt und herausgegeben von Ludw. Christian Lichtenberg und Friedr. Kries, Erster Band, Wien, 1844, S. 248

10А. Богданов Вера и наука (о книге Вл. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм», изданной вместе с Падением великого фетишизма, Москва 1910.

11Позднее, уже живя в Литве, я всё-таки достал эту книгу через знакомого американца и прочёл её. Признаюсь, что эта работа Э. Фромма меня разочаровала — она оказалась про-марксистской. По-моему, вся она пронизана сочувствием к марксизму — якобы намерения у этой доктрины были благие. Как будто он не знает, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Он даже не заметил, что марксистское понимание человека противоречит его собственному. Ведь его ориентации характера — это по сути дела разделение людей на хороших и плохих, что характерно для Христианства, но откровенно высмеивается Энгельсом и Марксом. Не заметил он также ни призывов классиков марксизма к терроризму, насилию, силе, ни того, что для них все средства хороши для достижения якобы благой цели.